Когда в июне две тысячи пятого года дед предложил съездить с ним в Тверскую область, чтобы побывать на могиле его отца, моего прадеда, я, конечно, согласился. С одной стороны, я хотел отдать дань памяти предку, с другой — меня всегда привлекали места, в которых раньше бывать не доводилось. Но, как это часто бывает, поездка, задумывавшаяся едва ли не туристической, превратилась в путешествие не только в географию, но и историю страны.
В Тверской области меня, выросшего в тепличных условиях большого города, поразили не столько красота пейзажей, сколько удивительные особенности местного быта. Например, на вокзале в городке Нелидово — райцентре, в центральной гостинице которого мы с дедушкой остановились — не было компьютера, и кассиры оформляли билеты вручную, так, как это делали, наверное, в позапрошлом веке.
Процесс выглядел следующим образом: тетушка-кассир на станции Нелидово звонила в Великие Луки, диктовала паспортные данные пассажира, уточняла наличие мест, получала номера билетов и еще какие-то данные, потом вписывала все это от руки в бланки, которые и выдавала затем людям. Таким образом, оформление одного билета занимало от десяти до сорока минут, в зависимости от направления, дальности поездки, срока бронирования и расторопности отдельно взятой тетушки.
На этом чудеса не закончились. Проезжая через речку Вазузу, где за неделю до того сошел с рельсов поезд, перевозивший цистерны с мазутом, я увидел мужиков, собирающих разлитое топливо в мешки. Удивительная технология! Легко было поверить дикторам центрального телевидения, рассказывавшим, будто ликвидация последствий займет месяц — ведь мазута много, а мужиков с мешками мало.
Жители Тверской области, к слову, все как один были исключительно любезны и приятны в общении. Нам с дедом помогали все — и вполне официальные чиновники, и простые люди. Как только узнавали, что мы из Сибири, тут же вспоминали сибирские дивизии – чувствовать себя невольным наследником таких гигантов было неловко. Военком Нелидовского района весь день носился с нами, организовывая встречу, транспорт и обед, а случайные прохожие не только показывали нам путь, но и провожали до ближайшего перекрестка, рассказывая между делом совершенно фантастические истории…
— А вода в речке почему такая черная? – спросил дед проходившего по мостику пенсионера.
— Да никто не знает.
— Может, из-за мазута?
— Нет, она уже давно такая.
— Неужели дно какое-то особенное?
— Нормальное дно, что вы… Карасики вон плавают, — махнул рукой в сторону невидимых рыб пенсионер, вежливо кивнул и продолжил свой путь.
Такое меланхоличное отношение ко всему очень характерно для жителей этих краев. Они всегда готовы поддержать беседу, но не стоит рассчитывать, что разговор получится содержательным.
Таковой была, например, полуторачасовая беседа с похмельным «водителем телеги» Лешей, отвозившим нас на своей видавшей лучшие времена кобыле за пятнадцать километров на погост. Он проводил нас в такие места, куда кроме как на телеге не доберешься. Поля, речки, овраги — и никаких дорог. Становится очень одиноко, когда смотришь на бесконечный одинаково зеленый пейзаж — и понимаешь, что на десятки километров вокруг едва ли найдется еще дюжина человек кроме тебя самого.
Особенно сильно начинаешь чувствовать безграничное одиночество, находясь на пустыре, где еще лет двадцать назад стояла деревенька. И таких мест действительно много. Если в родной Новосибирской области деревня хоть как-то живет, жители ее покидают неохотно, а молодые люди, бывает, даже возвращаются, получив высшее образование, то в центре России деревня, судя по всему, умерла давным-давно.
Двадцатипятилетний Леша вспоминал, что когда он был совсем маленьким, то уже тогда во многих селах жило не больше десятка семей. Куда делись остальные жители — одному богу известно.
— В этих деревнях уже лет двадцать никто-о-о не живет, — рассказал Леша, забавно растягивая слова.
— А почему уехали?
— Кто как. Одни в город подались, другие в столицу или в Ленинград уехали, — объяснил парень, отгоняя хлыстом оводов от лошадиного крупа. Судя по всему, за переименованиями населенных пунктов здесь давно перестали следить.
— А почему же не оставались в деревне?
— Так здесь же рабо-о-отать надо. Вставать в пять утра, за живностью ухаживать, в поле уходить.
— И что, все такие ленивые, что работать не хотят?
— Не ленивые. Просто сил уже не осталось у людей.
За такими разговорами мы добрались до пункта назначения — заброшенной деревни Липенское. В деревушке осталось всего два дома: в одном жил одинокий ветеран, во втором — семейная пара, к которой изредка приезжают дети и внуки. Продукты (товар, как тут говорят) в деревню привозил на телеге отец Леши, получающий за это семьсот пятьдесят рублей в месяц в райсобесе.
Деревню, которую, кажется, покинули не только жители, но и сама жизнь, находится на подступах к Европе — отсюда триста километров до Москвы, шестьсот километров до Риги и триста пятьдесят — до белорусской границы. И всего сотня метров до братского захоронения советских воинов, погибших, защищая эти места в сорок втором году.
Так я увидел могилу своего прадеда. Увидел три общих могилы, с памятником, пожухлыми венками и списками захороненных солдат. И в этих списках — прадед, от которого осталась строчка с фамилией и инициалами. Горицын А.И. С этим «А.И.» вышла история.
Прадеда звали Александр Ильич, но в суматохе боев политрук, оформлявший документы на погибших, записал его Ивановичем. Так и оставался прадед в архивах Александром Ивановичем, сильно осложняя жизнь своим детям. Дед потратил почти двадцать лет, выясняя место захоронения отца. «Горицын Александр Ильич в списках не значится» — сухо отвечали на письма во всех инстанциях. Восстановление истины растянулось на годы и тысячи километров – в определенный момент небольшая заметка в сибирской районной газете привлекла внимание бывшего сослуживца прадеда, оказавшегося к тому времени уже на Дальнем Востоке. К счастью, дед успел решить этот ребус, свести воедино противоречивые сведения и побывать на отцовской могиле за год до собственной смерти…
Мы подошли к погосту, помянули, помолчали. Потом налетел ветер. Тишина и полное безветрие — и вдруг начинается ураган, пригибающий деревья к земле и срывающий кепки.
Второй раз такой ветер начал дуть, когда мы зашли в один из двух оставшихся в деревне домов. Там до сих пор живет фронтовик со своей женой, очевидцы тех страшных боев. Старик служил в одной дивизии с прадедом, в полке, стоявшем чуть поодаль отсюда; за стаканом вина он рассказал, как его родная земля была пропитана кровью, как местная речушка переполнилась трупами советских и немецких солдат.
Дед читал письма, в которых сослуживцы его отца описывали события тех дней, а старик все курил и часто-часто моргал. Слез у него давно не осталось, поэтому все, что он мог — это кивать и кряхтеть. Мол, не врут, всё так и было.
Всё так и было.
Иллюстрация: Алексей Бархатов.
