Рубрика: политика

Путч и царь

19 августа 1991 года мы с бабушкой и дедушкой отдыхали в санатории на Обском море по профсоюзной, надо полагать, путевке. То есть это бабушка с дедушкой отдыхали, а я работал: тщательно готовил план побега в соседний парк, где можно было за несколько копеек покататься на машинках.

Вечером в номер зашли соседи — молодые загорелые инженеры — и сказали включить радио. Так я узнал про ГКЧП и услышал несколько неизвестных ранее фамилий.

«Горбачева заперли в Форосе», — авторитетно заявили загорелые инженеры. Про Горбачева я что-то знал и его заточение явно было плохим знаком. Во-первых, машинки могли подорожать. Во-вторых, политические последствия вообще трудно было себе представить.

«Бабушка, а теперь царь вернется?», — с ужасом спросил я. Бабушка успокоила и сказала, что царь не вернется.

Демонстрационные версии

Больше всего на свете в детстве я любил ходить на демонстрации. Кумачовые транспаранты, понятные ребенку лозунги вроде «Миру — мир», которые так хорошо рифмовались со знакомым по букварю «Мама мыла раму», непривычно радостные лица взрослых. Повзрослев и набравшись жизненного опыта — примерно годам к двенадцати — я догадался, что причинами радости были, в основном, лишний выходной и пронесенные на митинг фляжки со спиртным, но атмосферу безудержного счастья, ассоциировавшуюся с демонстрациями, это уже не могло испортить.

В мае 1995 года я участвовал в самой важной демонстрации первой половины своей жизни. На главной площади Черепаново отмечали пятидесятилетие победы в Великой отечественной войны и это был последний искренний юбилей на моей памяти. Живых ветеранов было много, а георгиевских ленточек еще не придумали. Из динамиков доносился бодрый голос Лещенко, на сцене стояли какие-то официальные лица, но мне гораздо интереснее казалась полевая кухня с пресной кашей и сладким чаем. Я стоял у этой кухни, смотрел снизу вверх на крепких еще фронтовиков и чувствовал себя маленькой частью большой истории.

Что и говорить, я очень любил демонстрации. Возможно, именно поэтому демонстрации, митинги, пикеты и прочие акции разного масштаба преследуют меня до сих пор, словно повторяющийся кошмар. Куда бы я не поехал, мне обязательно встретятся политически активные граждане.

Пару лет назад в Одессе на одной узкой улице шли плечом к плечу две колонны. Одна, состоявшая преимущественно из пожилых православных старушек и всем видом напоминающих завязавших алкоголиков мужчин средних лет, скандировала богоугодные лозунги и вздымала к небу флаги с иконами. Студенты-очкарики и, в общем, такие же бывшие аддикты из второй колонны угрюмо бормотали что-то насчет того, что бога нет, а их плакаты явно подражали творческому стилю художника Лоскутова. Эти противоположности время от времени недобро посматривали друг на друга, но, в целом, маршировали дружно и без конфликтов. Одесса всегда была городом контрастов, хотя терпимости к ценностям соседей там, кажется, с годами стало меньше.

Прохладным ноябрьским днем 2013 года я оказался в Киеве во время первой масштабной акции сторонников евроинтеграции. Десятки тысяч человек шли по Крещатику и я опять чувствовал себя частью истории. Митингующие еще не знали о том, что скоро многим из них придется ночевать на Майдане, а полгода спустя их страну будет сложно узнать. Эхо той многотысячной демонстрации я наблюдал в Варшаве 9 мая, когда посвященные какой-то важной дате в истории Евросоюза митинг стал акцией в поддержку Украины. История и география иногда переплетаются в странной конфигурации.

Минувшей весной в Гонконге я стал свидетелем того, как потрепанные жизнью молодые люди оккупировали тротуар перед одним из международных банков. Судя по плакатам и отрывочным мегафонным репликам, они требовали политической реформы в Гонконге. В материковом Китае их за это, наверное, расстреляли бы, но на этом островке свободы география на какое-то время пришла на помощь истории.

Кульминацией моего демонстрационного туризма стала, как водится, поездка в Израиль, где я случайно стал частью стотысячного гей-парада. У меня вообще богатая история отношений с гей культурой. Лет десять назад в эфире какого-то ток-шоу на местном телевидении я убедительно доказывал необходимость легализации однополых браков. Зрители в студии не вдохновились моим либеральным порывом, а знакомые матушки еще долго звонили ей, снисходительно интересуясь, не педик ли Илюша.

В солнечном Тель-Авиве радужный муравейник загорелых мужчин и женщин увлек меня за собой и вырваться из этого кошмара российских депутатов было невозможно. Я пританцовывал под какую-то жуткую музыку, махал рукой бородатым трансвеститам, улыбался задорным еврейкам в бикини и внимательно рассматривал наклейки Fuck me, Kiss my, I love girls и Spank me на животах, бедрах и спинах этих веселых людей.

Столько радостных лиц в одном месте я не видел со времен советских демонстраций.

Спагетти-холокост

Хороший режиссер Спайк Ли обвинил другого хорошего режиссера Квентина Тарантино в том, что последний фильм последнего — «Джанго освобожденный» — несерьезно изображает рабство и вообще превратил негритянский холокост в спагетти-вестерн.

Я со Спайком не согласен.

Сегодня у зрителей тарантиновского фильма — не важно, живут ли они в Америке или России — есть много источников информации о рабстве. Школьные учебники, художественная литература, пеплу мы, Библия, BDSM-форумы; список можно продолжать. Нет только одного источника сведений — личного опыта.

За последние сто пятьдесят лет рабство более-менее исчезло из поля зрения образованных жителей развитых стран. И хотя оно никуда, на самом деле, не делось и мировой рынок торговли людьми уверенно растет, нам всем удобнее его не замечать.

Мы помним, что был Спартак и его товарищи по команде, мы что-то слышали о бабушке и Юрьевом дне, но потом — и это мы знаем точно — пришли президент Линкольн и император Александр (с его порядковым номером ясности нет) и одновременно отменили рабство с крепостничеством. После этого, правда, случились ГУЛАГ и Освенцим, но мы же взрослые люди и не станем обвинять Сталина и Гитлера в рабовладении.

Память о рабстве выветрилась, а зря. Мы совершенно зря забыли о двух вещах: во-первых, это больно, кроваво и вообще неприятно, а во-вторых, отважные борцы за свободу своего народа появляются только в сказках.

Тарантино наглядно показал эти моменты под аккомпанемент задорного саундтрека.

Пока одних рабов секут и скармливают собакам, другие предпочитают не высовываться. В конце концов, хозяин не такой плохой. Кормит вовремя, дает кров и одежду. Работать, конечно, приходится по двадцать часов в сутки, ну так ведь бог терпел и нам велел. А если хозяин руку поднимет, то это даже хорошо, бьет — значит, любит. Пусть где-то там фрики маршируют за нашу и вашу свободу, толку от них все равно нет, да и платит им, скорее всего, французское правительство, будь оно не ладно. Главное, чтобы хозяин проснулся сегодня с хорошим настроением и не сильно серчал на нас, нерадивых.

Смешно делать глубокомысленные выводы из фильма, где эпизодическую роль играет Дон Джонсон, но, получается, за сто пятьдесят лет мало что изменилось.

Градус безумия

2012 год войдет в историю как время, когда все сошли с ума. Безумие расцветает на всех уровнях: президент летает на дельтаплане, премьер-министр дискутирует с кондиционером, стартаперы клонируют фейсбук, поп-исполнители покупают пятый айфон за пять средних российских зарплат, депутаты взяли на себя повышенные обязательства по генерации бреда и скоро, кажется, запретят гражданам дышать.

Граждане, в свою очередь, не отстают и сном разума порождают чудовищ на выделенных им участках: судятся с Pussy Riot, смотрят «Битву хоров», вручают друг другу медали «С днем рождения» и путают Гагарина с Никулиным.

Последние несколько месяцев мне хочется ущипнуть себя и проснуться, но врожденное любопытство заставляет терпеливо ждать продолжения банкета.

Все происходящее напоминает 1999 год. Пожалуй, только тогда градус безумия был сопоставим с сегодняшним. Президент, отойдя от наркоза, вводил войска в Сербию, коммунисты в правительстве отважно спасали капитализм, премьер-министр в приступе маразма разворачивал самолет над Атлантикой, главный редактор, решившийся отчихвостить маразматика-премьера, лишался должности — тогда были свои звенья гребанной цепи.

Граждане в это время завороженно следили за битвой хоров на ОРТ и НТВ, где два ведущих с плохой дикцией и хорошими рейтингами мочили друг друга и всех подряд.

Примерно через год граждане в едином порыве выберут президентом будущего альфа-журавля и начнется совсем другая история.

Церкви и тюрьмы сравняем с землей

Фраза «Церкви и тюрьмы сравняем с землей» — это единственное, что мне запомнилось в старой книжке про советских школьников, отважно разоблачавших коррупцию в районной автобазе, которую я прочитал лет семнадцать назад. Я не помню названия книги, имен персонажей, деталей сюжета и даже контекста, в котором кто-то из героев произнес эту странную фразу, но само выражение забыть не смог. (Много лет спустя я узнал, что это строчка из песни «Белая Армия, черный барон»).

Как это часто бывает в детстве, случайный обрывок воспоминаний настолько оседает в сознании, что начинает определять бытие. Иногда это выражается в ностальгии (помните запах травы во дворе после дождя? а стук колес электрички по пути в деревню? цвет маечки юной подружки, с которой вы целуетесь в кустиках?), иногда приводит к психологическим травмам, а в моем случае шесть прочитанных когда-то слов определили историю моих отношений с религией.

Я не всегда был атеистом. Меня крестили в девяностом, кажется, году, на волне актуального для позднего Советского Союза поиска дороги к храму. Не уверен, что кто-то спрашивал тогда о моем желание присоединиться к православию, но, полагаю, я был не против. Мне была интересна религия, убранство церкви и быт священников (единственное четкое воспоминание о процессе крещения — выглядывающие из-под рясы джинсы и белые кроссовки на ногах батюшки; это очень меня тогда позабавило). Я с удовольствием читал «Библию для детей» (есть подозрение, что большинство моих соотечественников ей же и ограничили свое религиозное образование) и репринт дореволюционной детской книжки про отечественную историю, где жизнеописания царей соседствовали с рассуждениями о роли веры в укреплении Руси.

В то время вынесенную в заголовок этой заметки фразу я понимал как свидетельство антирелигиозных гонений в СССР, как признак ограниченности мышления моих сверстников, живших лет 30-40 назад. Прошли годы, прежде чем я начал воспринимать ее иначе.

Впервые мое религиозное чувство пошатнулось в 2000 году. Во время учебы в Швеции я попал на две службы в протестантских храмах. Отсутствие суеты, безумных старушек, специфического запаха и терпимость к представителям любых религий сильно контрастировали с привычной мне ортодоксальной рутиной. Последующие визиты в православные церквушки убедили меня в том, что эта дорога к храму не моя.

Параллельно с этими исканиями я много читал, книги по физике, палеонтологии, философии, мифологии и истории занимали все больше места на полках. «Путеводитель по Библии» Азимова объяснил мне происхождение лежащих в основе христианства мифов и помог десакрализировать «Священное Писание». Растущее отвращение к ОАО «РПЦ» и вовремя прочитанная книжка Докинза окончательно превратили меня в атеиста.

А теперь вернемся все-таки к строчке из старой революционной песни. Что она означает и почему кажется мне такой актуальной сегодня?

Самое очевидное объяснение — «давайте разрушим здания храмов и тюрем» — представляется мне ненужным упрощением. В конце концов, многие такие здания — памятники архитектуры, их нужно сохранить. К слову, новосибирские девелоперы, очевидно, понимают призыв к разрушению буквально: старое здание пересыльной тюрьмы снесено, освободив место будущему бизнес-центру. Впору начать беспокоиться о судьбе церквей и мечетей, как бы застройщики и до них не добрались.

Другое простое толкование, подразумевающее физическое уничтожение духовенства и полицейских, мы решительно опускаем, как разжигающее ненависть к неприкасаемым сегодня социальным группам.

Что же нам остается? Остается, как водится, читать между строк.

Я понимаю предложение сравнять с землей тюрьмы и церкви как крик о помощи, обращенный ко всем думающим людям. Это крик о важности свободы — не только физической, но и нравственной. Только сравняв с землей внутренние тюрьмы и выдуманные храмы, отказавшись от стереотипов и предрассудков, выпустив из СИЗО девочек в масках и прекратив гонения на искусство, только посмотрев на мир — вероятно, впервые в жизни — без шор и розовых очков, можно обрести настоящую свободу, которая, как говорил когда-то один политический деятель, все-таки лучше, чем несвобода.

И тогда наверняка вдруг запляшут облака. Впрочем, это уже строчка из другой песни.

Запретите им

Самая удивительная черта русского народа-богоносца — непреходящее стремление все запрещать. Этим страдают (точнее, не страдают, а наслаждаются) не только цари и бюрократы, но и самые обычные, в общем, люди — соседи по лестничной клетке, официанты в кафе, народные артисты, дворники и продавщицы в киосках.

Забавно, но под каждый запрет мы пытаемся подвести теоретическую базу и объяснить, почему же окружающим нельзя делать то, что нам не по нраву. Почему-то в последнее время большинство таких обоснований строится на «уважении подвига», «памяти предков» и «общественной нравственности».

Мы уже знаем, что выставки современного искусства нельзя проводить во время Великого поста, чтобы не обидеть ненароком верующих. В мае от выставок тоже лучше воздержаться — ведь в эти дни мы вспоминаем подвиг ветеранов. Но запретив майские выставки, мы оскорбим чувства художников, поэтому, чтобы им не было обидно, давайте заодно разгоним оппозиционные митинги — негоже попрекать национального лидера воровством, когда доживающие свой век воины-победители ожидают очереди на квартиру.

Дорогие россияне, но почему ограничиваться только одним месяцем? В российской истории есть много памятных дат, так что, кабы чего не вышло, нужно запрещать вообще все круглый год.

В январе православный мир празднует Рождество Христово и пьет треть месяца. Чтобы не отвлекать никого от столь важных дел, запретим все массовые мероприятия. В конце концов, от фестиваля снежной скульптуры один вред — кто знает, что эти молодчики решат там вылепить?

Февраль богат на праздники — там День сурка и День святого Валентина, День защитника Отечества и День независимости Эстонии. Как будут выглядеть инсталляции и перфомансы в эти святые дни? Они будут выглядеть плохо и даже вызывающе. Запрещаем.

Март — это первый месяц весны, когда природа расцветает, а вместе с ними расцветают и наши прекрасные женщины — матери, жены, дочери и сестры. Из уважения к прекрасному полу запретим себе работу по дому. За месяц накопятся горы мусора? Ничего, в апреле женщины все уберут.

К тому же, в апреле мы отмечаем годовщину полета Гагарина. Весь месяц граждане России должны вспоминать покорителей космоса, читать подшивку «Комсомольской правды» начала 1960-х и ругать американцев, вероломно опередивших советских инженеров в лунной гонке.

В июне все должны быть на дачах, запретим россиянам появляться в городах. В июле доблестные работники российской почты отмечают свой профессиональный праздник. Разве можно ругать их работу в эти дни? Нужно запретить писать в блогах гадости про «Почту России» в течение всего месяца.

В августе Россия вступила в Первую мировую войну, а в сентябре началась Вторая мировая, тут должны действовать все майские запреты.

В октябре и ноябре мы вспоминаем революцию 1917 года. Да, советская власть допускала много ошибок, но это часть нашей истории, с фальсификацией которой нужно бороться, поэтому в эти месяцы запрещается критиковать любую власть — как советскую, так и современную российскую.

Остается декабрь. Запретим что-нибудь?

Бульдозер Юрченко

Новосибирские депутаты запретили пропаганду гомосексуализма. Новосибирская мэрия запретила Монстрацию. Новосибирские чиновники запретили очередную выставку. Осталось подождать еще немного и фраза «новосибирские чиновники/депутаты запретили…» станет таким же ироничным мемом, как и «британские ученые открыли». То есть, будет вызвать у всех думающих людей смущенную улыбку и чувство неловкости за действия этих умалишенных.

Меня поражает эта любовь местной бюрократии к современной культуре. Следуя по стопам своего духовного отца Никиты Сергеевича Хрущева, чиновники испуганно кричат «Пидарасы!» и, кажется, уже готовят бульдозеры для охоты на мольберты.

Эти удивительные люди не в состоянии думать на два шага вперед и не могут прогнозировать, какую реакцию вызовут их запретительные меры. Опростоволосившись в очередной раз, они недоуменно слушают всеобщие возгласы «Позор!» и не понимают, почему их называют мракобесами. Спустя пару недель, когда пыль уляжется и все забудут про их глупости, они опять с энтузиазмом плюхнутся в лужу и запретят что-нибудь еще.

Новосибирские чиновники любят повторять тезисы о создании инновационного города и необходимости привлечения международных инвесторов. С таким отношением к культуре единственные инвестиции, которые мы сможем привлечь, придут из Ирана и Пакистана.

В отличие от губернатора Юрченко, я не считаю себя искусствоведом и не буду советовать запретить столь любимые областным правительством выставки «75 лет Новосибирской области», составленные из унылых пейзажей престарелых членов заплесневевших творческих союзов. Я лучше посоветую ему заняться делом и обратить внимание на то, чем, по идее, должен заниматься губернатор в свободное от гонений на художников время.

Посмотрите, губернатор Юрченко, на экономику области. Здесь же не осталось крупных производств. Большинство предприятий куплены финансово-промышленными группами из других регионов. Это показатель здоровой экономики? Не уверен.

Посмотрите, губернатор Юрченко, на спорт. Ваши подчиненные один за другим отправляются за решетку, а выступления футбольной и хоккейной команд давно проходят по разряду юмористических шоу.

Посмотрите, губернатор Юрченко, на улицы города. Пыль, грязь, мусор не вывозят сутками и это мы еще про транспорт не вспомнили.

Вы скажете, что мои претензии выглядят наивными и некомпетентными.

Но точно так же выглядят ваши претензии к культуре.

Мартовские иды

Дорогие россияне, знаете, в чем мое главное отличие от московского патриархата Русской православной церкви? Я не считаю себя моральным ориентиром и никому не говорю, что такое хорошо и что такое плохо.

Мне вообще не нравится этот дискурс — «плохо/хорошо». Я предпочитаю размышлять другими категориями. Эффективно/неэффективно, весело/скучно, глупо/чуть менее глупо. Вырвавшись из черно-белого мира моральных оценок, мы открываем для себя гораздо более интересную картину мира.

Скажем, взламывать чужую почту — это не хорошо и не плохо. Это, в общем случае, эффективно, потому что позволяет узнать инсайдерскую информацию о ваших оппонентах. Публиковать чужую почту — это тоже не хорошо и не плохо, это просто глупо. Делая инсайды достоянием общественности вы, чаще всего, лишаете себя эффективного инструмента влияния.

А читать опубликованную чужую почту — это плохо или хорошо? Да какая разница, это весело (если переписка смешная) или скучно (в большинстве случаев).

История с публикацией переписки единоросовских пиарщиков настолько прекрасна, что ее стоит экранизировать и отдать одну из ролей Джорджу Клуни (или Биллу Мюррею, но это уже вкусовщина). Возмущенная общественность узнала из этой переписки два вопиющих факта: некоторые друзья возмущенной общественности работают на «партию власти» и некоторые комментарии к новостям региональных «средств массовой информации» написаны ботами или платными буратинами.

Скандал! Эпик фейл! Гражданская война! Распните их!

Серьезно? Никто из вас раньше не знал двух этих очевидных фактов? В таком случае, дорогие россияне, Митт Ромни может спать спокойно: несчастная страна, населенная такими наивными людьми, не представляет опасности Североамериканским соединенным штатам.

Я ждал сутки, пока кто-нибудь обратит внимание на самую важную составляющую «емейлгейта», но раз все молчат, то придется сказать мне.

Дьявол убедил всех в том, что его нет. Кремлевские политтехнологи убедили всех, что их главное преступление — платные комментарии, которые никто не читает.

Не вбросы, не хитроумные схемы за гранью уголовного законодательства, не взятки судьям и полицейским, а платные комментарии в посредственных медиа. Если это, дорогие россияне, ваша главная претензия к единоросам и их технологам, то вы точно заслуживаете ту власть, которая вас имеет.