После премьеры современного прочтения оперы «Фауст» — с конями, стриптизерами и красным лимузином на сцене — утонченная дама пенсионного возраста вышла на улицу, оглянулась по сторонам и задала своей подруге самый подходящий в этой ситуации вопрос: «А где здесь караоке?»
Рубрика: старики
Вот тебе крест
Старушка, продающая хлеб в киоске, закрывает его вечером и осеняет крестным знамением дверь и каждую стену. Потом смотрит с тоской по сторонам и уходит домой.
Не старая еще женщина идет за юной девушкой в мини-юбке и периодически крестится ей вслед. Не сворачивает, не делает замечания, просто крестится.
Батюшка в рясе с айфоном у уха выходит из банка напротив Храма Христа Спасителя, останавливается у обочины и трижды крестится, не прекращая разговора.
У этой страны сложные отношения с религией.
Эмиграция из очереди
— А вы почему не эмигрировали? — строго спросила пожилая женщина в очереди к врачу. — Что вас может держать в этой стране?
Я растерялся. Во-первых, это определенно не тот вопрос, который ждешь услышать в поликлинике. Я был готов к обсуждению цен на лекарства, деятельности правительства и сталинской политики, но точно не к этому. Во-вторых, я действительно не знаю, что ответить на этот вопрос.
Почему я не эмигрировал?.. Возможно, потому что меня там никто не ждет, никто туда не приглашал, и вообще, — непонятно, что там делать. Один мой добрый друг, переводчик-синхронист с немецкого, рассказал мне, в ответ на вопрос, почему не уехал он, про знакомых русских эмигрантов в Германии. Рассказ был долгим и печальным, там фигурировали фразы «люди второго сорта» и «нахлебники». Возможно, я остался, потому что не хочу быть таким нахлебником и чувствовать себя человеком второго сорта.
С другой стороны, мне хорошо здесь. Мне нравится заниматься любимым делом. Нравятся красивые девушки на улицах. Нравятся пейзажи с березками, ну как без них. Смогу ли я прожить без всего этого? Вероятно, да. Но стоит ли тогда уезжать? Не факт.
Обо всем этом я думал, когда пожилая женщина задала мне свой вопрос об эмиграции. Ее выцветшие глаза терпеливо ждали ответа. Но как в одной фразе выразить весь мой ворох мыслей? Так что я отделался стандартным:
— Не уехал, потому что не понял пока, зачем.
Женщину явно расстроил мой ответ.
— Да, — произнесла она. — Вы утратили нашу хватку.
Какую хватку, о чем она?! Я на всякий случай кивнул.
— Я не националист, — доверительно сообщила моя собеседница. — Но вы посмотрите вокруг! — Тут она выразительно оглядела приемный покой и кивнула в сторону табличек с нерусскими фамилиями на дверях кабинетов.
— Я не националист, — повторила пожилая женщина. — Но вы ни в одной стране мира не увидите такого засилья евреев и китайцев. Это же каждый третий! Я понимаю, откуда они появились, — это переселенцы во время войны. Но это же не повод!..
В этот момент я очень хотел провалиться сквозь кафельный пол. Заметив мой опущенный к полу взгляд, женщина подхватила:
— Да я выросла среди этих клеточек!
Из последующего монолога выяснилось, что ее сын эмигрировал в Англию двадцать лет назад, потом забрал с собой какую-то Лерочку, которая знала язык, а потом — внимание — нашел брата в соцсетях. Брат, разумеется, тоже эмигрировал.
Полагаю, я и дальше узнавал бы подробности жизни этой мужественной женщины в мире, управляемом евреями и китайцами в белых халатах, но тут из кабинета вышел ее спутник, и они удалились, костеря отечественную медицину.
И только тогда я понял, как ответить на ее первый вопрос. Я остался здесь, потому что нигде больше не услышу таких поразительных историй.
Иллюстрация: Алексей Бархатов.
Покинутая земля
Когда в июне две тысячи пятого года дед предложил съездить с ним в Тверскую область, чтобы побывать на могиле его отца, моего прадеда, я, конечно, согласился. С одной стороны, я хотел отдать дань памяти предку, с другой — меня всегда привлекали места, в которых раньше бывать не доводилось. Но, как это часто бывает, поездка, задумывавшаяся едва ли не туристической, превратилась в путешествие не только в географию, но и историю страны.
В Тверской области меня, выросшего в тепличных условиях большого города, поразили не столько красота пейзажей, сколько удивительные особенности местного быта. Например, на вокзале в городке Нелидово — райцентре, в центральной гостинице которого мы с дедушкой остановились — не было компьютера, и кассиры оформляли билеты вручную, так, как это делали, наверное, в позапрошлом веке.
Процесс выглядел следующим образом: тетушка-кассир на станции Нелидово звонила в Великие Луки, диктовала паспортные данные пассажира, уточняла наличие мест, получала номера билетов и еще какие-то данные, потом вписывала все это от руки в бланки, которые и выдавала затем людям. Таким образом, оформление одного билета занимало от десяти до сорока минут, в зависимости от направления, дальности поездки, срока бронирования и расторопности отдельно взятой тетушки.
На этом чудеса не закончились. Проезжая через речку Вазузу, где за неделю до того сошел с рельсов поезд, перевозивший цистерны с мазутом, я увидел мужиков, собирающих разлитое топливо в мешки. Удивительная технология! Легко было поверить дикторам центрального телевидения, рассказывавшим, будто ликвидация последствий займет месяц — ведь мазута много, а мужиков с мешками мало.
Жители Тверской области, к слову, все как один были исключительно любезны и приятны в общении. Нам с дедом помогали все — и вполне официальные чиновники, и простые люди. Как только узнавали, что мы из Сибири, тут же вспоминали сибирские дивизии – чувствовать себя невольным наследником таких гигантов было неловко. Военком Нелидовского района весь день носился с нами, организовывая встречу, транспорт и обед, а случайные прохожие не только показывали нам путь, но и провожали до ближайшего перекрестка, рассказывая между делом совершенно фантастические истории…
— А вода в речке почему такая черная? – спросил дед проходившего по мостику пенсионера.
— Да никто не знает.
— Может, из-за мазута?
— Нет, она уже давно такая.
— Неужели дно какое-то особенное?
— Нормальное дно, что вы… Карасики вон плавают, — махнул рукой в сторону невидимых рыб пенсионер, вежливо кивнул и продолжил свой путь.
Такое меланхоличное отношение ко всему очень характерно для жителей этих краев. Они всегда готовы поддержать беседу, но не стоит рассчитывать, что разговор получится содержательным.
Таковой была, например, полуторачасовая беседа с похмельным «водителем телеги» Лешей, отвозившим нас на своей видавшей лучшие времена кобыле за пятнадцать километров на погост. Он проводил нас в такие места, куда кроме как на телеге не доберешься. Поля, речки, овраги — и никаких дорог. Становится очень одиноко, когда смотришь на бесконечный одинаково зеленый пейзаж — и понимаешь, что на десятки километров вокруг едва ли найдется еще дюжина человек кроме тебя самого.
Особенно сильно начинаешь чувствовать безграничное одиночество, находясь на пустыре, где еще лет двадцать назад стояла деревенька. И таких мест действительно много. Если в родной Новосибирской области деревня хоть как-то живет, жители ее покидают неохотно, а молодые люди, бывает, даже возвращаются, получив высшее образование, то в центре России деревня, судя по всему, умерла давным-давно.
Двадцатипятилетний Леша вспоминал, что когда он был совсем маленьким, то уже тогда во многих селах жило не больше десятка семей. Куда делись остальные жители — одному богу известно.
— В этих деревнях уже лет двадцать никто-о-о не живет, — рассказал Леша, забавно растягивая слова.
— А почему уехали?
— Кто как. Одни в город подались, другие в столицу или в Ленинград уехали, — объяснил парень, отгоняя хлыстом оводов от лошадиного крупа. Судя по всему, за переименованиями населенных пунктов здесь давно перестали следить.
— А почему же не оставались в деревне?
— Так здесь же рабо-о-отать надо. Вставать в пять утра, за живностью ухаживать, в поле уходить.
— И что, все такие ленивые, что работать не хотят?
— Не ленивые. Просто сил уже не осталось у людей.
За такими разговорами мы добрались до пункта назначения — заброшенной деревни Липенское. В деревушке осталось всего два дома: в одном жил одинокий ветеран, во втором — семейная пара, к которой изредка приезжают дети и внуки. Продукты (товар, как тут говорят) в деревню привозил на телеге отец Леши, получающий за это семьсот пятьдесят рублей в месяц в райсобесе.
Деревню, которую, кажется, покинули не только жители, но и сама жизнь, находится на подступах к Европе — отсюда триста километров до Москвы, шестьсот километров до Риги и триста пятьдесят — до белорусской границы. И всего сотня метров до братского захоронения советских воинов, погибших, защищая эти места в сорок втором году.
Так я увидел могилу своего прадеда. Увидел три общих могилы, с памятником, пожухлыми венками и списками захороненных солдат. И в этих списках — прадед, от которого осталась строчка с фамилией и инициалами. Горицын А.И. С этим «А.И.» вышла история.
Прадеда звали Александр Ильич, но в суматохе боев политрук, оформлявший документы на погибших, записал его Ивановичем. Так и оставался прадед в архивах Александром Ивановичем, сильно осложняя жизнь своим детям. Дед потратил почти двадцать лет, выясняя место захоронения отца. «Горицын Александр Ильич в списках не значится» — сухо отвечали на письма во всех инстанциях. Восстановление истины растянулось на годы и тысячи километров – в определенный момент небольшая заметка в сибирской районной газете привлекла внимание бывшего сослуживца прадеда, оказавшегося к тому времени уже на Дальнем Востоке. К счастью, дед успел решить этот ребус, свести воедино противоречивые сведения и побывать на отцовской могиле за год до собственной смерти…
Мы подошли к погосту, помянули, помолчали. Потом налетел ветер. Тишина и полное безветрие — и вдруг начинается ураган, пригибающий деревья к земле и срывающий кепки.
Второй раз такой ветер начал дуть, когда мы зашли в один из двух оставшихся в деревне домов. Там до сих пор живет фронтовик со своей женой, очевидцы тех страшных боев. Старик служил в одной дивизии с прадедом, в полке, стоявшем чуть поодаль отсюда; за стаканом вина он рассказал, как его родная земля была пропитана кровью, как местная речушка переполнилась трупами советских и немецких солдат.
Дед читал письма, в которых сослуживцы его отца описывали события тех дней, а старик все курил и часто-часто моргал. Слез у него давно не осталось, поэтому все, что он мог — это кивать и кряхтеть. Мол, не врут, всё так и было.
Всё так и было.
Иллюстрация: Алексей Бархатов.
Театральные бабушки
Пришло время признаться: я очень люблю театральных бабушек. Годы работы в окружении стареющих волокит из театральных и музыкальных училищ способствуют формированию у этих очаровательных билетеров, гардеробщиц и администраторов совершенно удивительного чувства юмора и отношения к жизни.
Сегодня в одном из, кхм, учреждений культуры я стал свидетелем потрясающего диалога о любви к театру и всепрощении.
Я изучал афишу, ожидая старого товарища, а рядом оживленно беседовали две основательные женщины — билетерша и ее подруга. Заметив меня, билетерша безапелляционно заявила:
— Подходите ближе, вам же совсем ничего не видно!
Это было правдой.
— Зинаида Павловна сейчас отойдет, — продолжила она.
Мы с Зинаидой Павловной послушали убедительную женщину и поменялись местами. Теперь изучать афишу стало гораздо комфортнее.
— Что вы там выбираете? — поинтересовалась билетерша. — У нас все спектакли хорошие, смело идите на любой.
— Обязательно сходите на сегодняшнюю премьеру, — присоединилась к разговору Зинаида Павловна. — Это такая премьера! Вы себе не простите, если пропустите ее.
Я почти ей поверил.
— Вы себе не простите! — напирала Зинаида Павловна. — А я себе прощу. Потому что я завтра на нее пойду!
Добрая женщина ошибалась на мой счет.
Я вообще многое себе прощаю.
На барсука
Однажды мы с дедом пошли охотиться на барсука… Эта фраза звучит как начало хорошей истории, но в действительности таким был финал хорошей истории, а началась она совсем иначе.
Однажды мы с дедом поехали на пасеку. Дед был пчеловодом. Ну, то есть, он был человеком разнообразных интересов и талантов, среди которых, к примеру, было собирание автомобилей из выброшенных запчастей. Так он собрал сначала «Шкоду», с кузовом скорой помощи, а потом и двадцать четвертую «Волгу». Он, наверное, собирал бы машины из мусора и дальше, но бабушка запретила ему эту прихоть, заявив однажды, что хочет впервые в жизни поездить на нормальном автомобиле. Так в семье появилась новенькая темно-синяя «шестерка» (дед говорил, что во всем Черепаново есть только две «шестерки» такого цвета; с хозяином второй они уважительно здоровались при редких встречах).
На этих темно-синих «Жигулях» мы с дедом и поехали на пасеку. Это была не первая пасека, которую я посетил, так что пчеловодческий быт оказался мне знаком и близок. Мы проверяли ульи, откачивали мед, дед с парой других стариков обсуждали погоду и ее влияние на пчелиную производительность труда, а я внимательно слушал и время от времени многозначительно сплевывал, подражая мужикам-курильщикам.
Ближе к вечеру, когда все эти хлопоты завершились, а пчелы вернулись в ульи и заснули, мои старики сели у костра и начали рассказывать истории о фронтовом детстве, сдабривая их изрядным количеством водочки и нехитрой закуской. Ближе к полуночи истории закончились, а водка еще оставалась, тут-то самый древний мужичок, опытный пасечник Федотыч, и услышал шорохи барсука на соседнем поле.
Я не знаю, как этот сухой подвыпивший старик расслышал звуки на пшеничном поле, до которого было метров сто пятьдесят, а то и двести. Скорее всего, он ничего не слышал, а просто сконструировал себе реальность, но тогда никто такими вопросами не озаботился. Все просто поверили в шорохи и почему-то сразу решили, что издает их именно барсук.
Подступивший было сон потерял актуальность, пьяненькие пенсионеры вскочили на ноги и принялись обсуждать план захвата барсука. Ведущую роль в этом плане отвели дерзкой, но трусливой дворняжке, охранявшей пасеку неизвестно от кого. Дворняге предстояло выследить барсука на поле и загнать его в засаду, где его поджидали бы старички во главе с опытным Федотычем.
Уже через пару минут плану суждено было измениться. Дворняга трусливо побежала в противоположную сторону от пшеничного поля, после чего пожилые выпивохи решили, что загонять барсука в засаду должен растерянный школьник Илюха. Результат был предсказуем: школьник и вооруженные лопатами старики-разбойники минут десять бегали по полю с истошными криками, забыв, где потенциальный охотничий трофей, а где засада.
Так мы с дедом ходили на барсука.
Иллюстрация: Алексей Бархатов.
Председатель Кашин
Сегодня ко мне в гости зашел председатель ТСЖ по фамилии Кашин. Председатель Кашин — это крепкий старик лет восьмидесяти с лысиной журналиста Познера и лицом красного директора (или красным лицом директора — это зависит от выбранной системы координат). Свои дни он проводит в походах по квартирам, развлекая жильцов парадоксальными историями и просьбами.
Мне он, в частности, рассказал о том, как в прошлом году ему досаждали ремонтом одной из соседних квартир. Несколько дней председатель терпел перманентный шум, после чего поднялся к соседям, где обнаружил смуглого нурсултана, орудующего отбойным молотком. На вопросительный взгляд председателя Кашина усидчивый работник ответил со сдержанным достоинством: «Ляминат уклядиваю». Воспитанный в традициях уважения к человеку труда, председатель не стал устраивать скандал и посоветовал нурсултану работать с перерывами. Потому что всем нужно отдыхать.
Поделившись этой и некоторыми другими сагами, председатель вдруг серьезно спросил, что меня беспокоит, на что я жалуюсь.
— Многое меня беспокоит, — ответил я, не понимая всей серьезности ситуации.
— Выбери что-то одно, — отрезал председатель.
Ну и что я мог ему сказать? На кого пожаловаться?.. На орущих круглосуточно детей из квартиры напротив? На вонючек в лифте? На кашляющего сифилитика, живущего этажом выше? На преступное правительство?.. Это же все мелочи, а мне нужно было выбрать одну самую серьезную проблему и доложить о ней председателю.
И я нашел ее. Выпрямив спину и глядя прямо в глаза пожилому Кашину, я произнес:
— Меня очень беспокоит, что люди в Интернете пишут глупости.
— В Интернете? — уточнил председатель.
Я кивнул.
Председатель обещал разобраться.
Иллюстрация: Алексей Бархатов.