Много лет назад в культовом ток-шоу моего детства «Тема» ведущий спросил артиста Богдана Титомира, какую роль он хотел бы сыграть в «Вишневом саде».
Ответ артиста Титомира был простым и прямолинейным. Я запомнил его на всю жизнь и буду внукам цитировать этого великого человека.
Богдан сказал: «Вишенку. Которая висит».
И улыбнулся.
Игорь был первым настоящим фанатом «Звездных войн», с которым я познакомился. В девяносто девятом году мы с ним обсуждали «Скрытую угрозу» и ее роль в каноне. Сошлись на том, что история с мидихлорианами — это хорошо, а Джа-Джа Бинкс — плохо.
Уже тогда у него была небольшая коллекция фанатской меморабилии — американское издание оригинальной трилогии на видеокассетах, магнитики с репродукциями плакатов, какие-то футболки и кепки. Вообще, он был фанатом со стажем — из числа тех, кто посмотрел «Звездные войны» еще в восьмидесятых — я, к примеру, это сделал только в девяносто первом году Потом мы перестали часто общаться, но при редких встречах на улице или в онлайне обсуждали, в основном, конечно, любимую звездную тему.
Игорь очень ждал выхода «Пробуждения силы», хотя, как и многие из нас, испытывал смешанные чувства после покупки франшизы «Диснеем». В минувшем сентябре он поздравил меня с днем рождения, добавив свое фирменное пожелание: May the 4th be with you! Эта его фраза в свое время так меня поразила, что выражение the4th стало лет пятнадцать назад моим первым адресом электронной почты.
Это был наш последний разговор. Через полтора месяца Игорь умер. «Пробуждение силы» будем смотреть без него.
Две петербуржские подружки за кофе и десертом обсуждают, как водится, личную жизнь: кто с кем, вот она коза, а про этого не слышала.
Одна, более загорелая и с челкой, увлеченно описывает свой недавний бурный роман. Пожалуй, даже слишком бурный, что вызывает некоторое недоверие во взгляде подруги.
Рассказчица замечает скепсис и, не снижая градуса, пытается убедить собеседницу:
— Нет, ну я выдумала все это как будто! Насмотрелась фильмов для взрослых и теперь пересказываю сюжеты!
В Дальневосточном федеральном университете образовательный процесс не останавливается ни на минуту. В одном из многочисленных местных кафе посетитель с подносом заговорил с очаровательной девушкой-кассиром:
— Какое у вас красивое имя, Евгения!
— Спасибо.
— А вы знаете, что есть такая наука — евгеника?
— Нет, не слышала.
— Погуглите, очень интересно.
Кругозор можно расширять в самых неожиданных местах.
Разбуженный приближающейся весной сумасшедший с чемоданчиком и в бейсболке зашел в кофейню, уверенный в том, что попал в приемную Генпрокуратуры. Методично пытался изложить суть своего дела каждому посетителю. На пятом раунде хрупкая официантка попросила его уйти и не мешать гостям. Удивительно, но мужик подчинился, лишь обернувшись на выходе и грустно заявив: «Я же лучше Путина! Я, может быть, ваш будущий президент!»
То есть, ответ на вопрос «Если не Путин, то кто?» наконец найден.
— Ночь вышла бестолковой, клиентов совсем не было, — пожаловался грузный минский таксист с одышкой и потрепанным лицом подручного главаря из фильмов про мафию. — Вот только одного мужика вез из аэропорта. Командировочный. Денег куча, бумажник вот такой вот толщины. Сначала, значит, ресторан, потом поехали с девочками знакомиться. Познакомился с одной, вон там на углу работает. Отвез их в гостиницу. Утром звонит: девочки нет, денег тоже нет. Все забрала, курва. Мужик ничего не помнит, ни примет ее, ни имени. Да и как запомнить, когда имена у них всех одинаковые — Анжела, Матильда, Роксана… Как выглядела девочка-то, спрашивают его менты, а он только мычит что-то в ответ. Ты, говорит он мне, моя последняя надежда. Ну я рассказал ментам про нее, хотя что там рассказывать: сапоги, юбка короткая, чтобы трусы было видно, как они только не мерзнут… Не найдут ее, конечно. Денег в бумажнике шибко много было. Если бы я был этой девочкой — не то, что я хотел бы ей быть, не подумайте — я бы после такой ночи два месяца на работе не появлялся. Вы же слышали, наверное, у нас в декабре рубль в полтора раза упал. То, что стоило сто тысяч, теперь стоит полтораста. Жалеешь, порой, что ты не такая девочка…
Моя криминальная карьера началась чуть больше двадцати лет назад.
На дело мы пошли с летним приятелем Ромкой. Летним он был потому, что виделись мы исключительно во время каникул, когда оба приезжали из разных городов необъятной Родины в деревню к бабушкам. Ромка был на пару лет старше меня и жил с родителями на севере, то есть, человеком был опытным и авторитетным. Во многих вопросах я верил ему безоговорочно. Ромка взял на себя планирование операции. Целью был выбран соседский огород, хозяева которого дома почему-то появлялись редко.
Преодолев в начинающихся сумерках забор — с этим мы справились легко, благо за годы тренировок облазили, кажется, все доступные заборы в округе — мы пошли вдоль грядок к огромной яблоне. Ее ветки свисали почти до земли под тяжестью мелких ранеток — им и предстояло стать нашей добычей. Начав срывать запретные плоды, мы поняли, что забыли взять с собой рюкзак, сумку или хоть что-нибудь, куда можно было бы спрятать похищенное. Я запаниковал и малодушно предложил ретироваться.
Опытный Ромка быстро нашел решение: мы вывернули футболки и сложили яблоки в них. Пора было убираться с соседского огорода. Внезапно залаяли собаки, так что наше отступление больше походило на побег: толкая друг друга и наступая на грядки, мы добежали до забора, потеряв по дороге изрядную долю сорванных яблок. Оказавшись в безопасности своего двора, мы пересчитали добычу: я умудрился сохранить девять ранеток, у Романа осталось восемь. Не густо для такой опасной операции.
Где-то вдалеке раздались звуки милицейской сирены (возможно, впрочем, что за сирену мы приняли паровозный гудок на станции). Я чувствовал — нет, я знал — что это за мной. Жизнь моя закончилась, скользкая дорожка привела к ожидаемому финалу. Одно хорошо: в сентябре не придется идти в ненавистную школу.
Сердце колотилось, воображение рисовало суровые картины колонии для несовершеннолетних, куда нас теперь, конечно, должны были отправить. Зачем я только послушал этого дурака Ромку?! В конце концов, в нашем огороде росли точно такие же ранетки.
Решение пришло в голову быстро: нужно срочно сдаться на милость бабушки. Выдавив для порядка слезу, я рассказал ей о нашей краже. «Ранетки-то хоть попробовали?» — строго спросила бабуля. «Угу, кислые» — ответил я. «Так всегда бывает с ворованными вещами» — мудро заключила бабушка. Сидевший рядом дедушка отвернулся, скрывая улыбку.
Матушка рассказывала, что знакомые, узнав, что она собирается назвать сына — меня, то есть — Ильей, в ужасе пытались отговорить молодую мать: «Это же еврейское имя!»
Позже, в шестом или седьмом классе, я умудрился действительно стать жертвой антисемитизма. Одноклассники, пытаясь задеть, обзывали меня евреем и показывали пальцем. Было очень обидно, но я мужественно смахивал слезы и дерзко отвечал самому старшему обидчику «Сам еврей!»
Потом приходилось, конечно, бежать.
— А помните, у «Битлз» на альбоме «Клуб одиноких сердец…» этого, как его, «Сержанта», в общем, была песня «Я тюлень»? — неожиданно спросил меня пожилой таксист после традиционного монолога о бездушных роботах-навигаторах.
— Угу, — кивнул я, — помню.
— Я вот под конец рабочего дня чувствую себя как герой этой песни, — развил мысль таксист. — Я тюлень, ку-ку-ку-чу.
Битломан битломана видит издалека.
Больше всего на свете в детстве я любил ходить на демонстрации. Кумачовые транспаранты, понятные ребенку лозунги вроде «Миру — мир», которые так хорошо рифмовались со знакомым по букварю «Мама мыла раму», непривычно радостные лица взрослых. Повзрослев и набравшись жизненного опыта — примерно годам к двенадцати — я догадался, что причинами радости были, в основном, лишний выходной и пронесенные на митинг фляжки со спиртным, но атмосферу безудержного счастья, ассоциировавшуюся с демонстрациями, это уже не могло испортить.
В мае 1995 года я участвовал в самой важной демонстрации первой половины своей жизни. На главной площади Черепаново отмечали пятидесятилетие победы в Великой отечественной войны и это был последний искренний юбилей на моей памяти. Живых ветеранов было много, а георгиевских ленточек еще не придумали. Из динамиков доносился бодрый голос Лещенко, на сцене стояли какие-то официальные лица, но мне гораздо интереснее казалась полевая кухня с пресной кашей и сладким чаем. Я стоял у этой кухни, смотрел снизу вверх на крепких еще фронтовиков и чувствовал себя маленькой частью большой истории.
Что и говорить, я очень любил демонстрации. Возможно, именно поэтому демонстрации, митинги, пикеты и прочие акции разного масштаба преследуют меня до сих пор, словно повторяющийся кошмар. Куда бы я не поехал, мне обязательно встретятся политически активные граждане.
Пару лет назад в Одессе на одной узкой улице шли плечом к плечу две колонны. Одна, состоявшая преимущественно из пожилых православных старушек и всем видом напоминающих завязавших алкоголиков мужчин средних лет, скандировала богоугодные лозунги и вздымала к небу флаги с иконами. Студенты-очкарики и, в общем, такие же бывшие аддикты из второй колонны угрюмо бормотали что-то насчет того, что бога нет, а их плакаты явно подражали творческому стилю художника Лоскутова. Эти противоположности время от времени недобро посматривали друг на друга, но, в целом, маршировали дружно и без конфликтов. Одесса всегда была городом контрастов, хотя терпимости к ценностям соседей там, кажется, с годами стало меньше.
Прохладным ноябрьским днем 2013 года я оказался в Киеве во время первой масштабной акции сторонников евроинтеграции. Десятки тысяч человек шли по Крещатику и я опять чувствовал себя частью истории. Митингующие еще не знали о том, что скоро многим из них придется ночевать на Майдане, а полгода спустя их страну будет сложно узнать. Эхо той многотысячной демонстрации я наблюдал в Варшаве 9 мая, когда посвященные какой-то важной дате в истории Евросоюза митинг стал акцией в поддержку Украины. История и география иногда переплетаются в странной конфигурации.
Минувшей весной в Гонконге я стал свидетелем того, как потрепанные жизнью молодые люди оккупировали тротуар перед одним из международных банков. Судя по плакатам и отрывочным мегафонным репликам, они требовали политической реформы в Гонконге. В материковом Китае их за это, наверное, расстреляли бы, но на этом островке свободы география на какое-то время пришла на помощь истории.
Кульминацией моего демонстрационного туризма стала, как водится, поездка в Израиль, где я случайно стал частью стотысячного гей-парада. У меня вообще богатая история отношений с гей культурой. Лет десять назад в эфире какого-то ток-шоу на местном телевидении я убедительно доказывал необходимость легализации однополых браков. Зрители в студии не вдохновились моим либеральным порывом, а знакомые матушки еще долго звонили ей, снисходительно интересуясь, не педик ли Илюша.
В солнечном Тель-Авиве радужный муравейник загорелых мужчин и женщин увлек меня за собой и вырваться из этого кошмара российских депутатов было невозможно. Я пританцовывал под какую-то жуткую музыку, махал рукой бородатым трансвеститам, улыбался задорным еврейкам в бикини и внимательно рассматривал наклейки Fuck me, Kiss my, I love girls и Spank me на животах, бедрах и спинах этих веселых людей.
Столько радостных лиц в одном месте я не видел со времен советских демонстраций.