Впервые кассетный плеер я увидел в конце восьмидесятых, когда батюшка принес домой конфискованный у расхитителей социалистической собственности видеомагнитофон. В фильме «Назад в будущее», который я тогда посмотрел раз восемь, уокмен и скейтборд были главными атрибутами крутости главного героя. Я очень хотел, чтобы у меня появились плеер и скейт.
Примерно в то же время у моей тетушки образовался новый ухажер, невероятно крутой по всем показателям. Он был матросом, носил длинные волосы, умел кататься на скейте и слушал плеер — какую-то советскую раздолбайку, перевязанную изолентой. Но это был настоящий плеер, совсем как у Марти Макфлая. В моих глазах новый тетин ухажер был почти небожителем. Я очень хотел, чтобы тетя вышла замуж за этого длинноволосого матроса со скейтбордом.
Ближе к середине девяностых я неожиданно обрел собственный плеер — дедушка где-то откопал произведенный на заводе «Вега» аппарат, который весил почти полкило и интересным образом обращался с пленкой. Почти каждая прослушиваемая на нем песня звучала как кошачьи завывания, но это не сильно смущало. У меня появился плеер! Это было очень круто. Не помню, какие именно кассеты были тогда в моем распоряжении, боюсь, одной из них оказался сборник хитов Вадима Казаченко.
Потом пришло время другой музыки. В 1996 году родители подарили фирменный уокмен. Маленькая черная коробочка была оборудована эквалайзером, а слушал я тогда в основном Bad Boys Blue и Smokie. В конце XX века ее сменил уже CD-плеер, а мои музыкальные пристрастия сместились в сторону Guns’n’Roses. С тех прошло почти пятнадцать лет, плееры стали меньше микро калькуляторов, которыми мы пользовались в школе, а внутри них такая крутая начинка, что ими можно, вероятно, запускать ракеты в космос. О музыке в таких условиях говорить как-то неловко.
Как-то слишком быстро мы перешли из аналогового мира в цифровой. Больше всего меня беспокоит исчезновение кнопок. Веками мы взаимодействовали с миром через физические контакты: дергали за веревочки, тянули рычаги, нажимали, наконец, на кнопки. А на что нажимать сейчас? Разве что вызвать лифт пока еще можно с помощью старой доброй кнопки, но столько этим лифтам осталось? Лет пять, максимум. Потом будем насвистывать номер нужного этажа или выводить пальцем закорючку на стекле.
Редкое удовольствие: отходить ко сну под музыку. Как это выглядело раньше? Наушники на голове, уокмен под подушкой, громкость регулируется колесиком, песни нужно перематывать кнопками. Сейчас же за музыку отвечает бездушный кусок высокотехнологичного стекла, которым на ощупь уже не поуправляешь, а что такое «перемотка» детям объяснить вообще невозможно.
В детстве я время от времени приходил на работу к бабушке, трудившейся главным бухгалтером на автобазе, и играл там со счетами. Я плохо представляю, как объяснить юным читателям, что такое «счеты», но все же попробую. Когда еще не было калькуляторов, арифметические действия выполнялись в уме или на счетах… Что? Объяснить, что такое «калькуляторы»?
На глазах одного поколения счеты уступили место дронам. Как это вообще возможно? Где общественная дискуссия по этому поводу? Где рефлексия? В какой момент научно-технический прогресс перестал быть поводом для разговора и стал чем-то вроде сменой обоев на рабочем столе (еще один пример новой лексики; представьте лет двадцать назад фразу «обои на рабочем столе»)?
Впрочем, я отвлекся.
Тетя в конце концов вышла замуж за длинноволосого. Почти сразу после свадьбы он подстригся, а вскоре после рождения сына забросил работу матросом. Скейт он продал, кажется, еще в восьмидесятых.
Иллюстрация: Алексей Бархатов.